На протяжении XVI – первой половины XVII в., то есть до периода крупных социальных и культурных потрясений середины XVII в., с «руской мовой» ВКЛ происходила существенная трансформация. Она все более «белорусизировалась», испытывая вместе с тем сильное польское влияние, а в общественно-политической сфере начинала сдавать свои позиции польскому языку. Однако, анализируя языковую ситуацию этого периода, можно сделать вывод, что символический капитал «руской мовы» наоборот возрастал. Закрепление «руской мовы» в Статутах ВКЛ 1566 и 1588 гг. в качестве официального языка делопроизводства позволяет нам говорить о ней как важном маркере единой сложносоставной этнокультурной идентичности шляхты ВКЛ. Да и протестантские деятели ВКЛ русинского происхождения в своей катехизационной деятельности также апеллировали к «руской мове», притом в их трудах она обретала уже этнические коннотации. А на исходе первой трети XVII в. прозвучал панегирик «русчизне» Яна Казимира Пашкевича. Прозвучал тогда, когда «руска мова» стала серъезно отступать, в том числе в канцеляриях ВКЛ, перед лицом польской языковой стихии.

Во второй половине XVI – начале XVII в. представители литвинской элиты, ‒ как государственные мужи, так и интеллектуалы, ‒ реализовывали программу политической и социальной консолидации. И для ее русинских представителей, независимо от их конфессиональной принадлежности, «руска мова» и ее архаизированные традиции были непреложной частью общего пространства их коллективной исторической памяти.