Папярэдняя старонка: Мемуары

Санцевич А. Как состоялись выборы в первую Государственную думу 


Аўтар: Санцевич А.М.,
Дадана: 25-02-2012,
Крыніца: Санцевич А.М. Как состоялись выборы в Государственную думу. (Рассказ выборщика от крестьян Волковыского уезда). Оттиск из «Гродненских губернских ведомостей». Гродно, 1906. С. 1-49.



(Рассказ выборщика от крестьян Волковыского уезда)

Я близко стоял у этого дела и играл немаловажную роль в выборах, и могу сообщить только о том, в чем сам лично участвовал и чему был непосредственным свидетелем. Все мы, выборщики, роль свою выполнили и теперь разъезжаемся по домам. Разумеется, по приезде каждый из нас будет рассказывать и даст отчет своим избирателям, но мне кажется, что не все выборщики, особенно из крестьян, поняли ход гродненских выборов и для некоторых и теперь в выборах есть много непонятного. Одно только они поняли, что выборы губернские не то, что волостные и даже уездные: это какой-то Вавилон, в котором каждый шаг надобно делать обдуманно, чтобы не попасть впросак. Инстинктивно крестьянские выборщики из более простых пережили столько же бессонных ночей, столько же волновались и болели душой, как и их вожаки. К каждому заявлению своих вожаков они прислушивались и всей душой старались помочь, где только была какая-либо возможность. Думаю, что крестьяне Гродненской губернии за церковной службой Благовещения и в Вербное воскресение немало возносили горячих молитв за ваш успех.
Да, братцы! В эти праздничные дни мы горячо и искренно работали на пользу и славу родного крестьянства! Постараюсь рассказать вам весь ход пережитого губернскими выборщиками, чтобы оправдать свое назначение. Большинству крестьян выборы представлялись в виде волостных или уездных, и они никогда не предполагали, что для того, чтобы выбрать пять крестьянских членов, потребуется четыре дня и четыре бессонных ночи беспрерывных хлопот и тревоги.
Еле-еле оправившись, разбитый, удрученный и на семь фунтов убавившись в весе, под свежим впечатлением хотя вкратце изложу ход губернских выборов и подготовительную для этого работу.
Предписанием свыше от нас требовалось, чтобы выборщики всех уездов съехались в Гродно 25[-го] вечером, где будут встречены они выборщиками Гродненского уезда и лицами, предназначенными нарочно, чтобы крестьяне, впервые приезжающие в Гродно, не затерялись и не стали бы блудить по улицам, как в Минске, а прямо с вокзала попали бы в Народный дом, где им предоставлено было помещение для ночлега.
Настолько я узнал, к некоторым таким предписаниям присовокуплялось, что перед отъездом следует заезжать к уездным предводителям дворянства для получения кое-каких указаний и лучшего разъяснения предстоящей сложности выборов.
О чем говорилось и толковалось у предводителей, мне неизвестно, но я таких инструкций не получал. О распоряжении съехаться 25[-го] в Гродно я лично узнал в канцелярии волковыского уездного предводителя дворянства. Бесед никаких не вел и соображался не с напутствиями, а как мне подсказывала совесть и какой способ борьбы мог действительно быть полезен во благо крестьян. Еще 21 марта я получил приглашение от белостокского уездного предводителя дворянства, чтобы 24 марта по пути в Гродно заехать к выборщику М.М. Ерогину, где съехавшиеся выборщики будут иметь возможность познакомиться друг с другом. Прекрасно сознавая важность губернских выборов, где требуется тщательная подготовка, я выехал из м[естечка] Россь еще 22 марта. К сожалению, в Белостоке приезжих выборщиков еще не было, но зато я познакомился с энергичным коллегой Г.О. Данилевичем. После обмена мнений и намечания плана действий мне явилась необходимость вроде рекогносцировки поехать в Гродно и разузнать, что думают и как себя чувствуют партии горожан и землевладельцев. Признаюсь, что слово «землевладелец» мне кажется очень длинным, и оно ничего не выражает в выборном деле, так как начиная с крупных землевладельцев-тузов до мелких включительно на выборах были все «паны». Всем им хотелось, ох, как хотелось, попасть в члены Государственной думы, не с целью получать, разумеется, 10 рублей в сутки, а быть участниками «сейма». Много воспоминаний вынес бы каждый из них, если бы попал в члены «цесарской» Думы; какие красноречивые протесты и речи они повели бы в тех случаях, когда холопская громада возымела бы дерзость посягнуть на неприкосновенность их собственности! В нашей губернии пан на пане сидит; у них все захвачено, а тут крестьянство лезет! Что им надо, зачем им в Думу? Сидели бы дома да работали хорошенько, а то вдруг ни с того ни с сего в Думу! Знаем мы вас, панове! Знаем, как на крестьянство вы смотрите! По преданиям безвозвратно прошедшего времени для вас крестьянин до сих пор не более, как «движимое имущество».
Найдя в Гродно некоторых городских выборщиков, я имел продолжительные разговоры с ними и счел нужным предупредить горожан, чтобы они, не дай Бог, чего я очень боялся, не завели переговоров с панами, представляя крестьянство чем-то несуществующим. Обе партии уже сидели в Гродно, хорошо организованные и сплоченные и вполне могли приступить к переговорам и торгам из-за мест. От меня потребовалось, чтобы крестьяне, став на твердой почве, сорганизовав сильную партию, имели минимум 35 голосов, и лишь тогда могут вестись переговоры и наступит возможность вступить с ними в союз. Я дал слово горожанам, что крестьянские выборщики сорганизуются, дадут требуемое число голосов и настолько дисциплинируются, что о такой организации панам и во сне не снится. Городские же выборщики мне заявили, что и у них есть непременное желание соединиться с крестьянами, так как паны еще на уездных выборах вели себя некорректно и нет гарантии, что паны в Гродно и горожанам изменят, как по уездам изменили крестьянам. В общем, сводилось к тому, что паны - элемент ненадежный и горожане воздержатся от соединения с ними, если крестьянство окажется дисциплинированной партией. Возвратившись из Гродно в Белосток ночью с 23 на 24 марта, я нашел выборщиков крестьянских на вокзале, и г[осподин] Зинкевич, нарочно предназначенный для этого, их группировал в кучку по мере прибытия поездов. Сейчас же с вокзала отправились мы на покой в белостокскую гостиницу «Метрополь» - довольно комфортабельную. Немного неловко чувствовали себя г[оспода] выборщики в этих покоях: не верилось, что это именно помещение предоставлено им для ночлега; но расположились и заслушали от меня о результатах поездки в Гродно. 24 марта с утра в канцелярии белостокского предводителя дворянства, имея налицо 23 православных выборщика, началось совещание по вопросам - к кому, по мнению крестьян, лучше присоединиться; кто в Думе может обеспечить успех крестьянам и какого образа действий держаться ради проведения в Думу возможно большего числа крестьянских кандидатов? Первые два голоса от крестьян высказались, что лучше было бы примкнуть к тем, кто крест имеет, но большинством эти голоса были подавлены на том основании, что эти-то крещеные в некоторых уездах так несправедливо и жестоко обманули, что и некрещеный вряд ли додумается до этого. Выборщик М.М. Ерогин осторожно, в общих чертах, поддержал сомнение большинства. Г. Данилевич имел речь на тему, насколько евреи могут навредить в аграрном вопросе и какую роль будут они играть в Думе. Мною было высказано, что с панами едва ли споешься, зная их гоноры, с которыми они не перестают носиться. Обсуждалось также, что и евреи немало крови высосали и как они при получении равенства с христианами должны будут держаться...
Оказалось, что все, кто не зевал, в достаточном количестве эксплуатировали крестьянство. Но в Думе все это выскажется, а поэтому является обязательной необходимостью провести в Думу возможно большее количество крестьянских членов. А так как при соединении с горожанами можно надеяться на них более, чем на панов, потому что все они люди интеллигентного класса и обещают дать четыре места, кроме обязательного, то решено было примкнуть в союз с горожанами и составить с ними блок.
В Белостоке от горожан имелся агент, который давал знать в Гродно об успехе Крестьянского союза. К этому агенту гродненские городские выборщики просили обращаться за содействием и через него телеграфировать в Гродно. Во время обеденного перерыва послали за агентом от горожан, но, к сожалению, его не нашли: поехал к больному. Через некоторый промежуток времени опять послали за ним, но и вторично не застали дома. Это обеспокоило несколько наше собрание. Наконец поймали его на квартире. Оказалось, что агент получил телеграмму из Гродно, что несколько отдельных выборщиков от горожан едут с поездом в Белосток. Тем не менее, решительного ответа от горожан не было.
Поданные подряд несколько срочных телеграмм в Гродно с определением наших сил наводили нас на мысль, что партии горожан и панов ведут переговоры и в любой момент могут сойтись, оставив крестьян за бортом. Такая неизвест ность ужасно волновала нас и мы настоятельно просили, чтобы белостокские городские выборщики снеслись по телеграфу с гродненскими коллегами и дали ответ к шести часам утра. С шестичасовым поездом 25 марта мы решили уехать в Гродно. Почему-то думалось, что в Гродно что-нибудь можно выиграть, а сидя в Белостоке, можно все дело провалить. На крестьянах, вообще флегматичных по складу души, так отразилась эта неопределенность положения, что они забыли сон и все на свете, ожидая шестичасового поезда и почти половина выборщиков ушла на вокзал к трехчасовому. Каждому хотелось собственными силами и непосредственным участием помочь горю и скорее выяснить неопределенность своего положения. К этому времени получилась телеграмма, что категорический ответ будет дан до шести часов утра. Опять сгруппировались наши выборщики в гостинице и бесповоротно решили ехать в Гродно шестичасовым поездом, - какой бы ответ ни был получен. Еще больше волнение наше усилилось, когда перед моментом отхода поезда ответа из Гродно все еще не поступало. На наши вопросы отдельные выборщики горожан только разводили руками и больше этого ничего не могли сказать.
О выезде крестьянских выборщиков из Белостока дано было знать в Гродно телеграммой с тем, чтобы кто-либо из городских выборщиков встретил их на вокзале. Но по приезде своем в Гродно никем встречены они не были. Расположившись в Народном доме, крестьянские выборщики сейчас же приступили к делу и держали совет об избрании уполномоченных для ведения переговоров с той или другой партией, смотря по обстоятельствам. Крестьянские уполномоченные отправились в гостиницу, в которой свили себе гнездо и сосредоточивались городские выборщики, чтобы выяснить свое неопределенное положение и приступить к переговорам, но застали лишь малое количество горожан. Воздержанность городских выборщиков в словах, уклонение отвечать на ребром поставленный вопрос и чуть заметная скрытность приводили нас на мысль, что творится что-то неладное и выход из безвыходного положения следует искать другой.
Заслушав доклад своих уполномоченных и результаты переговоров с горожанами, крестьянские выборщики имели продолжительное совещание и решились попытать счастья и завязать сношение с польской партией, т.е. панами, и хотя таким путем выяснить свое положение.
Стоянку свою польские паны имели в Московской гостинице. Уполномоченные от крестьян ни одного пана там не нашли, так как паны были заняты выбором в члены Государственного совета, и, разумеется, им было не до переговоров с крестьянскими выборщиками. Пришлось на улице случайно встретиться с одним из выборщиков от панов, который благодаря малому земельному цензу не попал в ихний легион. Он нас предостерег, что для крестьян еще не все потеряно, что и паны разбиты почти на два лагеря, так что о какой-либо панской солидарности говорить преждевременно.
От таких вестей немножко на сердце отлегло, и уполномоченные сейчас же поделились хорошей вестью со своими коллегами, ожидавшими нас в Народном доме с напряженным нетерпением.
Так как через некоторое время в Народный дом были присланы делегаты и от горожан с особыми предложениями, то небезынтересно будет познакомить [читателя с тем], что делали горожане с панами и что горожан заставило сделать такое предложение нам. Представляя крестьянскую силу чем-то неопределенным, горожане и паны, более обрусевшие, столковались, что следовало бы не забыть и о крестьянах православных, которых в нашей губернии немало.
Некоторые из еврейских выборщиков встретились с некоторыми польскими выборщиками в условленный час и заявили, что, ввиду значительного числа евреев в Гродненской губернии и важности их интересов, они считают себя вправе требовать свою долю представительства в Государственной думе и вместе с тем выдвинули вопрос о предоставлении места православному крестьянскому населению; они доказывали, что этого требует справедливость и общая польза. С пятницы на субботу, т.е. с 24 на 25 марта, с 5 ч[асов] вечера до 5 1/2 ч[асов] утра дипломаты-паны вели утомительные переговоры и наконец согласились предоставить горожанам два места из числа шести, но о православных крестьянах ни слова.
Несколько времени спустя городское выборщики собрались и, заслушав доклад о происшедшем соглашении, решили вновь напомнить полякам относительно необходимости дать одно место русскому православному крестьянству; при этом решено было, что если поляки не согласятся дать это место православному крестьянину из оставшихся четырех мест, то евреи поступятся в пользу православных крестьян одним из своих двух мест. Имелось в виду в случае соглашения на это, чтобы представитель крестьянства не был пешкой, а защитником крестьянских интересов и чтобы избранное лицо было поляками принято бесспорно.
Но прежде чем заявление об этом было сделано полякам, городские выборщики отправили к крестьянам делегатов, о которых я уже упомянул, с заявлением, что они обеспечивают во всяком случае православному крестьянину одно место; при этом имелось в виду, что если поляки не дадут этого места из своих четырех, то евреи дадут это место из своих двух.
Польский уполномоченный, которому евреи заявили о принятом ими решении, обещал переговорить со своими товарищами и дать ответ. Ответ, однако, не поступал, а времени оставалось для переговоров мало; томительное и напряженное состояние видно было и у горожан, которым хотелось скорейшей развязки. Не дождавшись ответа, некоторые выборщики из горожан сами отправились к польским уполномоченным за ответом и после тщетных розысков успели встретить одного из них; он заявил от имени своих товарищей, что они, к сожалению, не могут согласиться на предложение относительно предоставления одного места русскому православному крестьянину, что это у них камень преткновения. В третьем часу пополудни 25 марта делегаты, прибывшие от еврейских выборщиков с заявлением от имени своего собрания, что они обеспечивают православному крестьянству одно место, при этом напомнили, что еврейские выборщики рассчитывают также, что в случае чего крестьянские выборщики поступят подобным же образом по отношению к евреям.
Крестьяне, не ответив ничего по существу сделанного им заявления, предложили категорический вопрос: согласны ли горожане вступить с крестьянскими выборщиками в союз или нет - и заявили, что желают получить ответ не позже, чем через час или полтора.
После совещания крестьянских выборщиков были выделены вновь уполномоченные для переговоров с горожанами и посланы в место обычного у горожан собрания. Однако наши уполномоченные в собрании городских выборщиков не нашли в полном составе (их заседание, прерванное перед обедом, еще не возобновилось). Отдельные выборщики из горожан заявили им, что определенного ответа еще не имеют и что крестьянские выборщики свободны действовать по своему усмотрению и могут даже не раздеваться. Проглотивши такую пилюлю, выборщики наши пришли в отчаяние; хотелось хоть во сне забыться после нескольких бессонных ночей, но и сон в такую минуту, как на грех, не брал.
Эти несколько часов показались нам вечностью. Поток ненавистных мыслей по отношению к евреям, обманывающим в такую критическую минуту крестьян и готовым на сделку с панами, готов был нарушить всякую сдержанность и вылиться через край. Была снаряжена тотчас же экспедиция из числа польских крестьян и шляхты, чтобы, если есть хоть малейшая возможность, привлечь часть польских делегатов к нам, с непременным условием, чтобы в число их попал и один ксендз. Преднамерение это основывалось на том, что, имея 33 православных, 18 католиков, склоненных на крестьянскую сторону, 5 ксендзов и хоть 3 пана, тяготеющих к крестьянам, успех наш будет обеспечен.
В таком положении мы оставались вечером 25 марта. Выборщики мало говорили, а больше нервно шагали из угла в угол, а подчас даже заглядывали на сцену Народного дома. «Уж был денек!» - остается только сказать...
Ответ поляков и нам, и горожанам медлил, и, не дождавшись этого ответа, двое выборщиков от горожан отправились в Московскую гостиницу, где стояли паны, но никого там не застали: они телефонировали в Станиславово, где происходило собрание всей польской группы, но никто не откликнулся на многократные звонки. Некоторое время спустя упомянутые выборщики из горожан вторично отправились в гостиницу и на этот раз встретились в дверях с одним из польских уполномоченных. Он заявил, что, к сожалению, их собрание не согласилось на предложение горожан о предоставлении одного места представителю православного крестьянства и что из-за этого расходятся с ними: «Мы свободны и вы свободны», - сказал делегат.
Вот тут-то и пошла потеха…
Около Народного дома загрохотали извозчики, замелькали цилиндры, котелки и даже кокарды. Сюртуки, пиджаки и свитки забегали вовсю... Суматоха, поднятая у Народного дома, была около девяти с чем-то часов вечера.
Наши послы, отправленные к польской партии, вернулись в Народный дом и объявили выборщикам от крестьян, что паны вести переговоры согласны, следует только выслать уполномоченных для переговоров, но с неограниченными полномочиями. На скорую руку мы обменялись мыслями и отправили наших вести переговоры с польской партией. В это время два польских выборщика попали в нашу среду и старались агитировать между нами. Спустя несколько минут подъехали и выборщики от горожан и, увидя крестьянских выборщиков, мирно беседовавших с польскими за вечерним чайком, немало удивились.
Им также это не понравилось, они не находили места себе и нервно шагали, как и мы несколько часов назад. Ко мне послышались запросы: «Что и как? неужели ни малейшей надежды? Ведь горожане и разошлись из-за того только, что поляки не хотели дать места представителю православного крестьянства, и нравственная обязанность крестьян не забыть о горожанах». У меня не хватило духу ответить: «Вы свободны и можете не раздеваться». Переговорив с некоторыми вожаками, мы снарядили тотчас же выборщика-крестьянина, чтобы одному из уполномоченных для переговоров было передано, что еще не все потеряно. Наш маневр несколько успокоил горожан и они объяснили мне и другим - из-за чего и как все получилось. Конечно, тут верилось и не верилось, но я раньше был ознакомлен обходным путем с ходом переговоров горожан с панами, мне не верилось, чтобы горожане оказались радетелями крестьян настолько, что рисковали потерять свое место. Выборщики горожан убедительно меня просили, чтобы поехать в Станиславово, резиденцию кн[язя] Друцкого-Любецкого, в своеобразный на время выборов «сейм», и ускорить переговоры.
По прибытии в Станиславово я застал отдельного выборщика от крестьян стоявшим у подъезда; он мне сказал, что поручение им выполнено и слова переданы в точности.
В коридоре дворца-сейма я услышал шумок со стороны, где происходили прения уполномоченных, и сразу сообразил, что пророчество мое сбывается: паны упрутся на своем, и домкратом их не сдвинешь. В это время один пан вышел и на ходу сказал, что он уезжает и больше, пожалуй, не приедет.
Сомневаться больше не было в чем, и я, вполне уверенный, что союз с панами еще не состоялся, возвратился и облагонадежил горожан. Паны-агитаторы уехали и их место заступили еврейские выборщики. Трактовались паны на все лады, обнаружились вещи, которые еще более компрометировали панов и нас, если мы составим блок с панами. От панского агитаторства осталось немногое, и часто пришлось слышать, что крестьяне-выборщики, питая ненависть к панам, скорее согласны войти с евреями в союз, чем с панами.
Появились из Станиславова уполномоченные наши и доложили собранию, что польская группа желает вступить с крестьянами в союз, считая переговоры с горожанами окончательно прерванными, и, чувствуя себя свободными на этом основании, дают нам два места. Хотя паны, быть может, и уступили бы еще одно место, так сказать, поделились бы: вам три и нам три, но для этого нужно было бы времени, по крайней мере, до утра следующего дня. У панов слабость не меньше, чем у евреев, изводить всех длинными, многословными речами, поэтому мы старались напоминать, что для наших крестьян словоизлияние и красноречие с иностранными словами совершенно излишни. Обсудив наскоро и запросто своим собранием, что требуется, мы пригласили городских выборщиков.
В собрании выборщиков двух групп уполномоченные от крестьянских выборщиков, которые вели переговоры с польской партией, доложили, что паны согласны вступить с крестьянами в союз. Дают два места, а себе берут четыре, но если поторговаться, то, пожалуй, еще что-нибудь спустят.
Уходя от поляков с этим любезным предложением, наши уполномоченные просили, чтобы панове через часик заглянули в Народный дом. Тем временем горожанам было предложено гарантировать одно место. Второе место, на которое горожане рассчитывали, крестьянское собрание предоставить не может, так как в Гродненской губернии существует много помещиков и было бы несправедливо из-за личных счетов совершенно подорвать панский престиж и ударить по самому чувствительному месту, по «самолюбию».
Между панами есть довольно светлые личности, поэтому долг требует пустить и одного пана в Думу от нашей губернии. Горожане с горечью выслушали наше предложение и рядом зажигательных речей доказали, что нравственная обязанность крестьян заключается в том, чтобы поступить с панами таким точно образом, как и паны поступали по отношению к крестьянству. В конце концов решено было дать два места горожанам, но чтобы они поступились в пользу ксендза или пана одним местом, предоставленным с бою.
Один польской крестьянин-выборщик, яро защищая панов, высказал мысль, что если ни один пан в Думу не попадет, то паны пойдут в революцию. Слова сказаны были с апломбом, убедительно и настолько мне понравились, что я не мог удержаться, чтобы не засмеяться.
Стоит только пустить в мятеж панов, воскреснет Муравьев [1], и сервитуты [2], и пастбища по угодьям панским для крестьян будут обеспечены. Тут же я от чистого сердца пожелал панам успеха в революции и крест им на дорогу. На самом месте преступления застали нас польские уполномоченные. Наше собрание объявило польским уполномоченным, что союз с горожанами фактически состоялся; место панам не обеспечено, но собрание крестьян надеется на искусную дипломатию польской группы; паны с горожанами могут продолжать переговоры, так как в Народном доме крестьяне приступят теперь к выбору своих кандидатов в Думу.
Уполномоченные от горожан объявили польским уполномоченным, что, проученные переговорами прошедшей ночью, горожане не желают вступать в переговоры с панами. По смыслу условия союза крестьянские выборщики не могут настаивать на непременном предоставлении места пану, распоряжаясь же своими двумя местами, горожане панам ничего не могут дать. Ушли наши паны не солоно хлебавши... Но тут выборы кандидатов были прерваны...
Поверхностно заинтересованное, но скорее даже нейтральное лицо объявилось в Народном доме и стало упрекать крестьянских выборщиков. Слов-то, слов было, Господи, Твоя воля! И что совестью мы будем мучимы, что это неблагородно и что панские тени нас будут преследовать.
Паны были охарактеризованы в таком благородном виде, как и сами себя они никогда не видали. Собрались мы в кружок, слушали: пусть, думаем, распинается. Когда лексикон сердцещипательных слов израсходовался, некоторые выборщики возымели поползновение возражать, но сейчас же «лицом» были оборваны. Такой участи подверглось нисколько человек, но на мне это препирательство остановилось. Я был удостоен словца, что с интеллигенцией у панов счет другой, а с совестью их приходится нам считаться.
Нам время очень дорого было, потому-то я и просил милостиво дать нам возможность возобновить выборы. «Лицо» охотно согласилось, очистив совесть свою.
Когда вновь мы приступили к обсуждению, кого выбрать в кандидаты, то пошло что-то туго. Крестьянство из более простых, отчасти выборщиков-мироедов («лицо» тоже подмигнуло, чтобы мне подставить ножку), разбилось на маленькие кучки и вело совет приблизительно такой, что все тут крестьяне равны, у всех одинаковы души, всем в наказание за грехи Бог послал панов, поэтому следует положиться на Бога.
По-видимому, крестьяне были утомлены, а если отдохнут, то иначе будут рассуждать. Г. Данилевич тотчас же по уходе горожан объявил крестьянскому собранию, что он от своей кандидатуры в Думу отказывается. При этом он высказался, что следует сделать выборы правильные, по оценке человека, а не играть вслепую. Каждое общество, каждое сословие и партия выбирает людей, чем-нибудь выделяющихся, а у крестьян идет наоборот: вслепую, по жребию! Легли выборщики спать, но шептались немало.
Утром, в пять часов, более половины стояли за то, что выбирать в Петербург может только Бог. Г. Данилевич как лицо, не заинтересованное в кандидатуре, должен был давать указания. М.М. Ерогин у южных крестьян нашей губернии был особого рода «кумиром». М.М. завоевал симпатии и других крестьян; на его стороне был и я.
Оценивая выборщиков с точки зрения коллег сознательных, мне казалось, что второе место после М.М. Ерогина принадлежит г[осподину] Бондюку. Г[осподин] Бондюк - человек со средним образованием, настоящий крестьянин, умеренного направления, с политической подготовкой, и постоять за дело сумеет.
Хотя немного неудобно самому себя рекомендовать, но третье место по праву принадлежало мне. Кроме образования, я еще имею то преимущество, что, оставшись сиротою в бедноте, горя натерпелся сколько хочешь и гнет терпел до 18 лет в подданстве графа Потоцкого с его управляющими.
Эти паны и их подпанки от юности мне насолили, да и теперь солят. Некоторые из выборщиков высказались, что и я могу тянуть за панов, потому что и я пан, но из крестьян. Но у меня есть оседлость в 23/4 дес[ятины] земли, а пастбища - ни гугу. Кругом меня, куда ни сунься, - все панское...
Больше этого сомнения никто против меня ничего не имел. Почти единогласное было суждение, что если выборы будут не по-Божьему, а умственно, то Санцевича выберем обязательно.
Мне хотелось, чтобы из нашей среды были выбраны как один люди развитые, а коренного - можно и из-под плуга, но чтобы за словом в карман не лез. Нелишне упомянуть, что не пострадали бы умственные выборы, если бы избраны были г[оспода] Болтрик, Шелест, Шишко, Кузьмич и др., фамилии коих забыл, но еще можно насчитать человек пять.
Междоусобие я раньше предвидел, но не в такой острой форме, как оно оказалось. Возня с выборами могла открыть глаза, что помимо бескорыстия, честности и беззаветной преданности крестьянству, надо еще иметь ум и немалую подготовку. Все это отчасти все понимали, но 10 руб[лей] в сутки - был лакомый кусочек для людей, которые привыкли учитывать всякий грош.
Имея в виду, что без маленького разногласия не обойдется, мы хотели, чтобы это осталось лишь между нами, а союзникам осталось бы неизвестным.
Из еврейских кандидатов М.Я. Острогорского мы желали провести непременно. Еврейские выборщики на это согласились, и 25 марта около 12 часов ночи с союзниками дело покончили, оставив остальное сделать утром 26 марта. Умственные выборы могли бы пасть на немногих - 6-10 человек, а желающих попасть в Думу оказалось много, поэтому крестьяне из более простых упорно стояли на том, что самое справедливое, если по жребию Бог укажет членов в Думу. Около семи часов утра, до прихода М.М. Ерогина и Г.О. Данилевича, я имел в собрании беседу, что, судя справедливо, наш успех зависел от крестьянских вожаков. Их мы знаем, и будет нечестно, если мы при выборах обойдем их имена. Эти выборы в Думу не последние; в крестьянской среде всегда найдутся более образованные и сознательные люди. Мы оттолкнем их от себя, если они будут знать, что в будущем они представлены будут не оценке их достоинств, а жребию и воле судьбы. Выборщики образованные нигде себя не запятнают, и в Думе они лучше постоят за своего брата-крестьянина.
Мною было все испробовано, и крестьяне почти все соглашались, что иначе и быть не должно, что слова мои идут от чистого сердца, без каких-либо вожделений и интриг.
Прибывшие г[оспода] Ерогин и Данилевич высказались в таком же духе. Но в этот момент один из крестьян высказался, что достаточно одного образованного М.М., а остальных - кого Бог выберет. Другие крестьяне из простых поддерживали этого человека, и выборы членов в Думу пошли по-Божьему, т.е. по жребию. «Плохо делаете, господа», - говорил я, - но подчиняюсь установленной выборной дисциплине. Делайте, как хотите, когда-нибудь пожалеете; я же от жеребьевки отказываюсь и жребия тянуть не стану».
Тринадцати католикам мы дали одно место. Православные выборщики сгруппировались по уездам и бросили жребий. Билетики поделали из моих же окурков. Перед тем как вынуть из шапки жребий, выборщики крестились, но не могли скрыть кислой физиономии, когда кто пустой билет захватит. От Волковыского уезда православных было двое: Болтрик и Санцевич. Болтрик тоже заготовил билетики, но тянуть их я не захотел. Г[осподин] Болтрик вполне отдавал мне преимущество, но только высказал опасение, что для Божеских выборов я слишком грамотный и через это он кандидатуры лишается, а таким образом от Волковыского уезда может ни одно лицо не попасть.
От девяти уездов воссели в ряд девять кандидатов в Думу; кандидатов этих следовало перебаллотировать, чтобы выбрать большинством три человека, включая сюда и казенного. Я сел последним. К великому огорчению, как только приступили к баллотировке автоматическим ящиком, отломалась бородка в ключике и застряла в скважине ящика. Признак посчитался нехорошим, и более из суеверных заключили, что эта хитрая выдумка только для панов, а нам следует жребий опять бросить. Г. Данилевич выручил тем, что, баллотируя при экспертах, делал подсчет и определял количество полученных голосов.
Время так быстро летело, что я, следя за часами, сидел как на иголках. Половина десятого было, а кандидаты еще не были определены. Горожане все время неотступно приставали, чтобы поторопиться, иначе выборы могут быть кассированы. Осталось двоим баллотироваться, в том числе и мне, но когда вновь заговорили относительно жребия для ускорения, то я и от Думы, и от жребия отказался, только бы поскорее эту кутерьму кончить. Казенный выбран был по-моему вполне сознательный крестьянин, и ради себя не стоило дело проваливать.
За тот малый промежуток времени, который остался в нашем распоряжении, следовало написать 142 записки с семью кандидатами и дать наставление какой тактики должны держаться союзники, чтобы не подать повода к кассации выборов панами. М.М. Ерогин объяснил и допустил возможные вещи со стороны панов и какой тактики следует держаться. Потом я разговаривал на эту же тему, и опять М.М. Ерогин напомнил обо всем и чтобы крестьянами уездные выборы не были забыты.
В этот разгар были присланы уполномоченные от панов с предложением, что они готовы поддержать крестьянство, но чтобы из горожан никто не попал. В общем, на всякие компромиссы паны к нашим услугам, только бы евреев провалить, а крестьяне ехать в Питер могут все семь.
Случайно я нарвался на уполномоченного и выложил тут же перед ним всю наглость этого предложения, что такими предложениями после состоявшегося союза паны нас унижают, уже не говоря о тех господах, которые честь и совесть на время выборов совсем потеряли.
Отправляя делегатов с такими полномочиями, паны были настолько просты, что предполагали у крестьян легкое согласие на измену данному слову и [что] они охотно пойдут на панский крючок; они забыли, что если крестьяне изменили бы на первых выборах, то лишены были бы доброго имени в будущем.
Получилось обратное: всю фальшь, хитрость и неприглядное заискивание панов я сразу понял и все это экспромтом вылил в своем собрании в присутствии панского делегата. Уполномоченный попался очень милый человек, и я почувствовал неловкость своего порыва, но он поспешил меня заверить, что с моими словами он вполне согласен, что помещики действительно вели себя не попански; мои же слова по адресу обещался передать в точности. Кажется, все уже было сделано и оставалось лишь идти баллотироваться, но у православных было недоверие к товарищам католикам, что они под влиянием ксендзов могут изменить союзу и, дав клятвенное обещание, чуть ли не с целованием креста, могут нам навредить и расстроить наш блок. Это приходилось слушать мне и другим из многих лиц, поэтому на всякий случай должны были иметь такое обстоятельство в виду. На эту тему я имел не одну беседу с католиками-крестьянами.
Тринадцати католикам-крестьянам дано место, и они должны быть очень благодарны за это православным, так как православные одни только в числе 33 и горожан 25 человек могли, составив блок, обеспечить себе успех. Католики с известной польской божбой и заклинаниями дали слово, что долг гражданский у них на первом плане, что они признают всех крестьян, как братьев, без различия вероисповедания.
М.М. Ерогин перед выходом из собрания напомнил еще раз крестьянам, что если паны будут вызывать на дерзость или позволять выходки, так чтобы от крестьян на такие вызовы не было грубых отпоров, которые можно истолковать за угрозу, а после в этом найти повод к кассации выборов: в таких случаях следует обращаться за указаниями к вожакам. Если пан ножку подставит, то придется упасть, но потом встать и молчать.
Поступки панов, так сказать, ставились невменяемыми, чтобы они ни делали; в противном случае они прибегнут к брестскому средству и обжалуют выборы.
Перед отходом, за 20 минут, горожане представили своих кандидатов на второе место: Якобсона и Яновского; одни стояли за Якобсона, а другие за Яновского. Мы предоставили евреям поинтриговать, как было и у нас. Большинством голосов был выбран г[осподин] Якобсон.
Перед выходом из Народного дома на записках наших значились: казенный кандидат Кондрашук. От горожан М. Острогорский и Якобсон. Предполагаемыми кандидатами в Думу значились: Куропацкий, Лещина, Жуковский и Ерогин. Вышли из своего собрания мы чинно, но как-то страшно делалось, что там, в съезде, при стеснении агитации, пожалуй, паны воспользуются простотой крестьян и, употребив всякие средства, наш блок расстроят. Положа руку на сердце, с ними трудно будет справиться, но более половины крестьян-выборщиков чувствовали себя очень хорошо и даже беззаботно.
Местом губернского избирательного собрания должен был служить Гродненский уездный съезд, куда мы и отправились кучками и гуськом. На повороте в Кирочный переулок стояла рогатка из полицейских и пропускала по предъявлении именной повестки. Заботливая администрация оградила нас от предполагаемых случайностей, и чины полиции пестрели то тут, то там. При входе в зал повестки от нас отбирались и чиновник указывал, где занимать места. Паны уже сидели в первых и последующих рядах с правой стороны. За ними уселись горожане. Крестьянам-выборщикам предоставлена была вся левая сторона. Как я уже упомянул, паны были согласны на всякие компромиссы, поэтому на вожаках и более сознательных крестьянах лежала обязанность следить за более подозрительными, по нашему мнению, крестьянами, особенно за католиками.
Под шумок установки стульев под сиденье некоторые крестьяне, судя по одежде, с претензией на панство, обменялись приветствиями с панами и сами присели на панской стороне. Паны также не преминули подойти в нашу сторону; замечено было, что пошла и агитация. Чтобы устранить влияние панов на крестьян, следовало изолировать крестьянство, что мы и сделали; а чтобы не лишать удовольствия крестьян, засевших направо, хоть раз посидеть с панами, мы оставили их в покое, так как председатель стал читать закон о выборах в Думу. Очень нас удивило, что председатель, кроме того, что требуется от председателя, счел нужным заговорить о совести. В угоду панам (иначе нельзя думать) на тему о совести председатель имел длинную речь, поэтому нам следовало быть еще более осторожными. От горожан я узнал, что паны им предлагали поддержать евреев, только бы не прошли крестьяне, а особенно чтобы организатора крестьян г[осподина] Ерогина провалить. М.М. Ерогин, не предчувствуя, что ему грозит, сидел за столом, состоя членом комиссии, поэтому я переговорил с крестьянами, чтобы по отношению к Ерогину как любимцу православных крестьян и желательному члену Думы было поступлено добросовестно; нашептывание панов можно выслушать, но в точности передать вожаку и непреклонно слушать указаний его на этот предмет. Наговорившись вдоволь, председатель приступил к раздаче записок, объясняя и разъясняя при этом, как следует поступать, на каком купончике и каких следует писать кандидатов. Записки состояли из восьми купонов: на восьмом, чистом значились фамилии, кому вручается записка. Седьмой купончик предназначался для пометки имени, отчества и фамилии желательного кандидата от крестьян - обязательного; восьмой купончик отрывался и оставлялся у себя, седьмой же после заполнения следовало отдать председателю. Паны, имея преимущества везде, тут получили лишь семь купонов, и все принялись заполнять записки желательными кандидатами. Председатель объявил, что писать должен всяк себе, помарок не должно быть, зачеркивание не допускалось, а написано должно быть отчетливо и правильно (может, еще и красиво?). Паны и горожане написали быстро, только у крестьян шло туго, и появилось несколько перечеркнутых и зачеркнутых. Я обратился в комиссию, чтобы выдали другую [записку], но мне указали, что всяк за себя должен хлопотать. В этот момент паны и даже ксендзы стали агитировать, но при приближении крестьянских вожаков делали невинные физиономии и разговор прерывали. Евреи обратились ко мне и другим сознательным крестьянам с заявлением, что если не принять энергичных мер и не устроить, так сказать, контрагитации, то союз правильно не пройдет. Агитация по закону в помещении избирательного собрания воспрещается, и такой способ мог дать повод панам кассировать выборы, поэтому решено было бесцеремонно удалять назойливых агитаторов противника с левой стороны, а крестьян не допускать в правую. Удалили человека два, остальные сами ушли, и, как бы тонко намекая, что панам на левую сторону ходить не следует, я стал маневрировать по проходу зала. Со своей стороны председатель заметил, что агитировать в собрании нельзя и что он будет следить строго за этим.
Действительно, мне пришлось часто встречать взгляд председателя даже в тех случаях, когда выборщик из более простых обращался ко мне за указания ми. Купоны № 7 с пометкой кандидата, обязательного от крестьян, были отданы по принадлежности, и, справившись с остальными шестью купонами, на которых следовало наметить кандидатов нашего блока, также сдали на стол председателя комиссии. Получив купоны записок и удостоверившись в полном их числе, председатель объявил, что целесообразно было бы открыть заседание подачи голосов сейчас же и приступить к баллотировке. Выборщик от горожан М.Я. Острогорский возразил председателю, что по смыслу закона о выборах в Думу открывать заседание можно только в 12 часов и с этого времени оно, разумеется, будет лишь законным. Это возражение понравилось крестьянам. Все, у кого только были часы, полезли в карман. На моих по вокзальному времени значилось 12 ч[асов] 7 мин[ут]. Оказалось, однако, что часы у всех идут разно, как заметил председатель. Г. Данилевич возразил, что в данном случае следует смотреть на стенные, на которых было 11 ч[асов] 42 мин[уты]. В выжидательном положении сидели мы молча. При гробовом молчании часы пробили 12, и как только затихли удары часов, председатель объявил собрание для баллотировки открытым; приступили к разбору записок. Комиссия, составленная из наших выборщиков и горожан, еще в Народном доме договорилась, что порядок баллотировки, если паны не поместят наших кандидатов, должен быть следующий: баллотируется два крестьянских кандидата, потом горожанин; опять два крестьянских, один горожанин, и последним католик. Обязательным крестьянин[ом] значился г[осподин] Кондрашук, и за него по внутренней дисциплине крестьяне все, как один, должны были подать голоса. При разборе записок, которые были заполнены в избирательном собрании, на купоне № 7 оказалось, что несколько выборщиков подали свои голоса за Куропацкого, который должен был пройти блоком, а не одними крестьянами. Крестьяне приступили с вопросами, кто это изменил? Оказалось, что крестьяне из более простых, по ошибке или по незнанию, пометили Куропацкого теперь, но это важности не представляло. Еще более крестьяне удивлены были и недоверчиво отнеслись к своим вожакам, когда вожаки разъяснили, что Куропацкому следует теперь класть все черные. У крестьян явилось подозрение, что вожаки одурели или хотят так устроить, чтобы Куропацкий этот избранник Божий - не попал в Думу. Дисциплина гласила, что белые следует класть на всех своих избранников, а тут вдруг Куропацкому - жеребьевому избраннику - и черные!.. Кондрашук прошел, но и Куропацкий почему-то получил несколько голосов, несмотря на разъяснение, которое крестьяне, по-видимому, поняли. Во время разбора записок председатель объявил, что выборщики могут получать прогонные деньги у чиновника в дверях при предъявлении восьмого купончика. Стали делать два дела: деньги получать и записки подбирать.
Около часов трех председатель объявил, что желающие выйти на двор могут отлучиться, заручившись повестками. Вожаки предупредили крестьян, что председатель, объявляя отлучку, не объявил, к какому времени следует возвратиться. Но если бы и было объявлено, к какому сроку, то крестьяне, не имея часов, могут не успеть вернуться к сроку и таким образом потеряют право голоса. Крестьяне согласились с нашими словами и перерывом не захотели воспользоваться. При подсчете записок крестьянин-католик по числу полученных голосов стал пер вым; другие наши избранники попали не в таком порядке, как мы назначили, поэтому-то вожаки вновь преподали наставления, какого образа действий следует держаться.
Чтобы была для читателя более понятна техника наших выборов, считаю необходимым предварительно упомянуть, с какими силами мы приступили к баллотировке шарами. Горожан было 26 (25 евреев и 1 пан), от землевладельцев было 36 человек: между ними несколько мелких землевладельцев, но большинство панов были тузы; в числе их был один товарищ прокурора - православный и земский начальник. От крестьян 43; из них 13 католиков и 30 православных. Два рабочих католика держались на запятках у панов. По группам партий выборщики разделились так: под названием «горожанин-выборщик» было 25 евреев, горожанинпан присоединился к панам. Под флагом землевладельцев было 32 пана, в том числе два чиновника; к партии панов примкнули рабочие, сейчас же как только приехали в Гродно; они к крестьянским выборщикам не заходили. При соединении горожан с панами блок состоял бы из следующих сил: 25 горожан и пан от города, 30 панов, 2 чиновника, 2 рабочих и 13 католиков-крестьян. Противник блока из православных крестьян и землевладельцев имел бы силу в 34 голоса; между тем как противный блок состоял бы из 73 человек. Православные крестьяне были бы затерты; два рабочих в кандидаты не попали бы; крестьяне-католики, также не получив ничего, уже по привычке старались бы угождать пану. Составив блок из крестьян и горожан, мы имели бы 25 евреев, 33 православных крестьянина (крестьян - православных землевладельцев, купивших землю чрез Крестьянский банк, я тоже считаю крестьянами), 1 православный помещик чиновник и 12 католиков крестьян. Тогда мы имели бы силу в 72 голоса, противник же блока - 33 пана и 2 рабочих - имели бы 35 голосов. При отделении крестьянкатоликов мы составили бы блок из 25 евреев, 33 прав[ославных] крестьян и помещика, т.е. из 59 голосов. Противник же имел бы лишь 48. Выделив еще двух подозрительных православных крестьян, наш блок был бы в 57, а у противников 50. Составившимся блоком при союзе горожан и крестьян-православных и католиков мы имели 72 голоса, которыми и соперничали с панами. Если бы рабочие примкнули к нам, то в случае выигрыша имелось в виду дать место и им, хотя их было лишь двое.
Мы остановились на крестьянах-католиках. Предоставляя место католикамкрестьянам, мы надеялись, что они выполнят союз наш в точности; кроме того, мы были благодарны католикам за то, что в разрыве горожан с панами и они помогали немало нам. За Жуковского, кроме нашего блока, подали свои голоса, повидимому, 4 ксендза и 2 пана. При баллотировке Куропацкого, за которого подано 65 голосов, оказалось, что от блока отстало 7 католиков-крестьян. При баллотировке Острогорского отстало 10 католиков и 2 подозрительных крестьянина православных, так как Острогорский получил лишь 60. Ерогину и Якобсону, думаю, ни один католик не положил шара, и отстали от блока 3 православных крестьянина, так как оба они одинаково получили по 56 голосов. Перед баллотировкой Лещины, избранника вслепую (по жребию), было доложено вожакам, что Лещина человек очень хороший, но необдуманно вписался в какой-то реакционный союз и даже принял присягу; он, пожалуй, не будет требовать земли, что не соответствует крестьянским интересам, а поэтому их неизменное желание - провалить и заместить его мною. Лещину провалили. Чтобы этим не нарушать союза, если можно так выразиться, имелось в виду сделать Лещину кандидатом, и для этого г[осподин] Данилевич подобрал подходящее число голосов, но подбор не удался, так как противники не положили ни одного шара, а крестьянских голосов не хватило для кандидатуры. Дело было нескольких минут, и трудно было всех крестьян наставить и предупредить, что Лещина будет забаллотирован. Когда узнали крестьяне при объявлении голосов, что Лещина провален, то никак не могли понять, как это случилось. Православные стали роптать на католиков, а католики отговариваться на евреев. Пока объяснили крестьянам, они не могли сообразить, как это сделалось, и верно ли это, что вожаки с десятком сознательных крестьян говорят: быть может, хотят пана на его место втюрить. Много требовалось ловкости и смекалки, чтобы убедить крестьян, что Лещину провалили не по расстройству блока, а с намерением, что аттестацию такую дали о Лещине крестьяне, близко знавшие его.
В самую горячую минуту на левую сторону зашли два ксендза и один пан, которых я не заметил в пылу. От одного ксендза услыхал, что он, обращаясь к крестьянину, слезно просил не постыдить его и хоть один свой шарик положить. После агитаторы сели баллотироваться. Мне крестьяне заявили, что один из ксендзов очень хороший для крестьян и панов всегда с амвона совестит и до того с панами в контрах, что и калиткой той не пойдет, через которую пан ходит; он хотя и не фанатик, но больше католиков обстаивает. Выслушав объявление председателя о получении 57 голосов, ксендз Сонгайло быстро вылетел из-за ящика и на ходу у перил произнес, что кому Богом суждено, того Бог и выбрал. Так-то так, но зачем же мое место занимать. Говоря справедливо, Бог тут ни при чем, а крестьяне пошатнулись под давлением агитации; но в этом сам же я виноват, что допустил: следовало бы против него меры принять, а не подтасовывать его в кандидаты на 53 голоса. Баллотировалось и еще несколько крестьянских кандидатов, кроме избранников, но мы все черняки клали. Г. Бондюк в начале от кандидатуры отказался, но после согласился баллотироваться. Согласие его получилось по просьбе панов, которые с ним вели беседу; горожане следили за этим и передали. Крестьянам были преподаны инструкции класть всем черные, а когда дойдет очередь до меня, то получат новые указания. По требованию г[осподина] Данилевича мне следовало заручиться 29 голосами у крестьян и, получив от горожан 25, я мог иметь 54 голоса и тогда считался бы первым кандидатом. Трудно было сделать такой подсчет, поэтому я заручился всеми крестьянскими голосами с тем, чтобы горожане положили 8 шаров на меня. Еще прежде этого, следя за подачей голосов, мы убедились, что паны кладут белые всем, и от нашего блока отстало уже девять. Кого бы ни баллотировали, в белых было 44, а в черных 63; я от крестьян узнал, что они все кладут черные, поэтому сомневаться было не в чем, что паны хотят провести большинство[м] кого бы то ни было, лишь бы провалить М.М. Ерогина. Я держался неприступно к панам, следил за всяким действием своих и панов; паны на меня смотрели сентябрем, и я думал, что мне не положат паны, но каково мое было удивление, когда паны за меня согласились подать 44 голоса! Ловко, думаю, не только кандидат в Думу, а настоящий член ее… Ерогину готовилось крушение, так как при баллотировке, т.е. перебаллотировке Ерогина и Якобсона, паны положили бы Ерогину непременно черные. Евреям было безразлично, я ли в Думу попаду или Ерогин, поэтому они ожидали указаний до самой последней минуты, когда я сяду баллотироваться.
Чтобы не мозолить глаз упоминанием своего «я», считаю за лучшее продолжить рассказ о себе в третьем лице.
В числе последних лиц, подлежавших баллотировке, был А. Санцевич. Положенное число членов Государственной думы от Гродненской губернии было уже избрано. Новое лицо, получившее большинство, было бы зачислено кандидатом на случай выбытия впоследствии кого-либо из гродненских членов Думы, или же, в случае получения значительного количества избирательных голосов, лицо это вытеснило бы того из избранных уже членов, который получил меньшее количество избирательных голосов. Имея это в виду, поляки предложили А.М. Санцевичу подать за него все свои голоса, и так как он наверно получил бы значительное число голосов и от горожан, и от крестьян, то он неминуемо вытеснил бы одного из избранников ненавистного полякам союза крестьян с горожанами. Санцевич был достаточно проницателен, чтобы понять этот умысел поляков. Он рассудил, что как бы лестно ни было для него избрание в члены Государственной думы, избрание это, состоявшееся в указанных условиях, было бы нападением из-за угла на одного из избранников союза. Оно могло бы казаться изменою данному слову со стороны крестьян и набросить тень на их честность. С другой стороны, избрание это могло быть истолковано невыгодно и для самого Санцевича. При существующем среди крестьян некотором недоверии к наиболее интеллигентным из них принятие Санцевичем избрания в Думу в указанных условиях могло бы показаться искательством с его стороны или интригой для получения почетного и хорошо оплачиваемого звания. Считая честь крестьянства и свою личную выше всяких личных выгод, Санцевич решил скорее пожертвовать званием члена Государственной думы, чем сыграть в руку панам, сделаться орудием их замысла и позволить набросить тень на правдивость и честность православного русского крестьянства. Санцевичу, как вожаку, поставлено было бы в упрек, что он ради личных выгод воспользовался крестьянским к нему доверием и явным желанием, ничем не оправдываемым, не допустил лица, желательного в Думу, на которого крестьяне возлагали большие надежды в качестве авторитетного выразителя их желаний в Думе. При полном знании нашего крестьянина, Санцевич все же не смог сломить упорства более темных из них, чтобы в Думу попали лучшие силы, а не лотерейные. При вытеснении лица, на которого крестьянство возлагает свои надежды, Санцевич должен был взять на себя ответственность такую же. Во избежание нареканий и неправильного толкования по адресу его, он, отдавая предпочтение желательному кандидату М.М. Ерогину, со своей стороны не хотел умалять и своего значения в том смысле, что, будучи крестьянином, он не поглощен материальною выгодою и ради ее не станет слепым орудием. Санцевич доказал, что при здравом взгляде на жизнь крестьянства, по сулами крестьянство не ослепишь, и панам надобно бросить устарелый взгляд и признать в нас таких же людей, как и паны. Может быть, в лице Санцевича, не попавшего в Думу, православное крестьянство потеряло многое, но еще тяжелее была бы потеря, если бы Санцевич вытеснил М.М. Ерогина.
В благодарность православным, которые положили шары ксендзу Сангайло и всем крестьянам, пожелавшим лотерейных выборов, а не как Санцевич убедительно просил, Санцевич не хотел при таких условиях стремиться попасть в члены Думы, а должен был идти параллельно с желанием большинства и как того требовала дисциплина, установленная самими же вожаками.
Поэтому на вызов председателя баллотироваться Санцевич снял свою кандидатуру, выразившись «торжественно отказываюсь». Этим самопожертвованием честь крестьянства осталась незапятнанной; союз горожан и крестьян был проведен с честью от первого момента выборов до последнего.
Мне плакать хотелось, а не досадовать, глядя в глаза крестьян и слушая укоры панов («какая неблагодарность с моей стороны»). Другие стали поздравлять и свидетельствовать свою признательность за то, что я стал героем выборов, что настолько предан крестьянству, что согласился на самопожертвование. Вся эта путаница меня убивала, я принимал все это как автомат - я не мог разобраться: правильно ли я поступил, или нет? Но укоров и признательностей можно было мне не делать.
Крестьяне думают, что Дума даст землю: отнимет у панов и предоставит ее бесплатно крестьянам; крестьянам за бедностью нет ходу в училища, а если и есть возможность, то за панскими детьми не доступишься. По этим соображениям следует в Думу назначать крестьян самых бедных, чтобы они, получая по 10 р[ублей] в сутки, могли улучшить свое скудное экономическое положение. Глядя на наивных и безграмотных крестьян, правительство со своей стороны постарается поднять крестьянство на уровень с другими сословиями. Приятно и отрадно было бы, если бы действительно так случилось. Так советуют доброжелатели крестьянства - паны, евреи и немцы. Но зачем же эти господа посылают в Думу свои лучшие силы? Очевидно, здесь что-нибудь скрывается. Безусловно, что в Думе найдутся вожаки, но как трудно будет им бороться за крестьянство, и это будет тем труднее, чем больше будет лотерейных членов от крестьян в первой Думе. У одних только крестьян было стремление попасть в Думу из-за 10 рублей, а ведь другие сословия посылают в Думу желательных членов в ущерб их материальным интересам, так как некоторые из посланных далеко больше получают, чем 10 руб[лей] в сутки. Что в Думу посылается член не 10 руб[лей] получать, а дело делать, в этом я не сомневаюсь, и все крестьяне со мною согласятся, а раз это так, то следовало и посылать туда дельцов, людей всесторонне развитых, образованных, понимающих, где кроется зло и как его исправить, людей, преданных крестьянству и заслуживших доверие своею честностью. У всех было желание провести в Думу Ерогина, а зачем же положили 50 шаров Канонюку, севшему баллотироваться после меня? Зачем от нашего блока отпало 15 голосов? Вот видите, как нехорошо! Вожаки, кроме того, что старались провести большее число крестьянских членов, стремились, чтобы везде блок шел устойчиво и сознательно. Выполняя такую тактику на первых выборах, мы заслужили бы добрую славу в будущем, и на следующих выборах мы могли бы играть более видную роль, чем теперь. Приглядевшись ко всему и изучив личности выборщиков волостных, уездных и губернских, я пришел к заключению, что в будущем, если будут выборы, следует выделять для этого по преимуществу честных, не сребролюбивых людей, которые не поддаются чужому влиянию, а тверды в своих убеждениях. Судьи, старшины, председатели и вообще волостные власти в данном случае будут лишь вредны делу. Будучи умными в волости, но ретируясь в непосильных местах, они лишь взбудораживают доверчивых крестьян, чтобы извлечь себе пользу.
В Белостоке мы познакомились с программой [Партии] народной свободы и всю ее одобрили, только три места не понравилось. Из программы крестьяне усмотрели, что люди, составившие такую программу, за панами и начальством тянуть не станут, и земских начальников, пожалуй, тогда не будет. Не понравилось равноправие и еще два места. Когда узнали, что Лещина реакционер, т.е. противник «свободы», крестьяне стали просить, чтобы уволить Лещину, а то он по-пански думает: «по-старому - ничего не хотим». Если только так судят крестьяне, то я скажу противное. Разве паны, будучи реакционерами, истинно русские люди, как они себя называют? Разве, денно и нощно мечтая об автономии, они могут желать добра России? Мы, коренные литвяки, русские, имея фамилии на ...ичи, ...оки, ...яки - люди самые обездоленные, между тем как пришельцы - польские магнаты и сеймовые полоподметатели - ...укие, ...ские, захватили в крае все и приросли к земле. Кто из наших изменил вере, то обеспечился еще, а непослушных лишали всего. У панов к крестьянству нет ни доли сострадания. Управляя своими поместьями через подпанков, паны дают возможность подпанкам безнаказанно совершать преступления и их скрывать. Паны, пользуясь своими познаниями, как нельзя лучше используют законы все на ту же шею крестьян; в глазах пана крестьянин - вор, мошенник, четвероногому подобное создание лишь потому, что крестьянину не дают возможности жить, а с коммерческою целью он продаст скорее еврею, чем русскому. Рабочие, примкнувшие к панам, не знаю, чем руководствовались. Какая параллель в нуждах пана-богача и рабочего? Если мы бойкотировали панов и старались всячески отплатить за ихнюю доброту к нам, то безусловно, что и рабочие должны были сочувствовать нам.
Когда мы возвратились в Народный дом, к нам зашел и[справляющий] д[олжность] губ[ернского] пр[едводителя] дв[орянства] г[осподин] Неверович. Поздравляя членов Думы с высоким званием, г[осподин] Неверович сказал слово напутствия, как члены должны держаться в Думе. От лица всех выборщиков я благодарил г[осподина] Неверовича как инициатора по устройству нам ночлега в Народном доме. Придавая большое значение такой благой идее, как сосредоточение крестьян в одном доме, запросто приспособленном под ночлег крестьян, я выразил глубокую благодарность инициатору, позаботившемуся о нас, и высказался, что если что-либо произошло по долгу выборщика, то я должен был так поступать.
Крестьяне с энтузиазмом подхватили мои слова и единогласно поблагодарили г[осподина] Неверовича. Встретившийся тут же М.М. [Ерогин] обхватил меня в объятия и тут же мне высказался, что он хотя и был обо мне самого хорошего мнения и получил хорошую аттестацию обо мне еще до знакомства, но лишь теперь убедился, что я человек, преданный долгу, правдивый и личных выгод, кроме общих для дела, у меня нет. Хорошо, думаю, говорить так выбранному, но каково слушать забаллотированному, если я был желательный член Думы. Разъехались выборщики вечером 26 марта, и только четверо остались ночевать. Чувствуя себя усталым, я также остался до следующего дня. Я из Гродно уехал последним. Уже с деревни шлю бывшим коллегам от себя и крестьян Росской волости сердечный привет и великое спасибо за совместный и тяжелый труд. Крестьяне радуются пока хоть тем, что пана не пустили в Думу, а об остальном следует только обождать. Всем товарищам, сочувствовавшим идее Данилевича и К° выбрать лучшие силы, объявляю глубокую благодарность. Быть может, еще раз придется столкнуться на этом поприще - тогда постараемся пробелы заполнить.

[1] Имеется в виду М.Н. Муравьев (1796-1866), «Муравьев-вешатель» - генерал-губернатор Северо Западного края, руководивший подавлением Польского восстания 1863-1864 гг.

[2] Сервитуты - ограничения собственности, сообщающие лицам, в пользу которых они установлены, самостоятельные вещные права пользования (так назыв. «права в чужой вещи») чужим недвижимым имуществом в точно определенном размере. В части Западного края (Киевской, Подольской и Волынской губерниях) существовал своеобразный вид сервитутного права, сводившийся, как правило, к одностороннему праву крестьян пасти свой скот на помещичьих землях общего севооборота (регулировался указом от 4 апреля 1865 г.).

 
Top
[Home] [Maps] [Ziemia lidzka] [Наша Cлова] [Лідскі летапісец]
Web-master: Leon
© Pawet 1999-2009
PaWetCMS® by NOX